– Ублюдки, – проворчал Трясучка, выпустив топор и отлепившись от склизкой стены. – Их счастье, что я никого не треснул.

– Привыкай. Это Сипани. Город пьяниц. Город полуночников.

Полуночников тут хватало, это верно. На каждом углу, у каждого моста ошивались сомнительного вида мужчины, провожая прохожих пристальными взглядами. В дверях караулили женщины, многие из которых, несмотря на холод, были едва одеты.

– Скел! – крикнула одна Трясучке. – Всего за скел – ночь всей твоей жизни! Ладно, десять медяков! Восемь!

– Собой торгуют, – буркнул он.

– Все собой торгуют, – донесся до него приглушенный голос Монцы. – Это…

– Да, да. Чертов Сипани.

Монца остановилась, и он чуть не налетел на нее. Она откинула капюшон и уставилась на узкую дверь в осыпающейся кирпичной стене.

– Пришли.

– Еще один дворец?

– В настоящих дворцах побываем позже. Пока же у нас работа. Сделай грозный вид.

– Как скажете, начальник. – Трясучка выпрямился, состроил самую мрачную мину. – Как скажете.

Она постучала, и вскоре дверь отворилась. На пороге встала женщина, высокая и худая, как паучиха. Прислонилась плечом к одной стороне дверного косяка, уперлась рукой в другую, загородив своим телом вход. Побарабанила по косяку пальцем с таким видом, словно и туман принадлежал ей, и ночь, и визитеры тоже. Трясучка поднес фонарь немного ближе. Высветил жесткое, хитрое лицо, усеянное веснушками, всепонимающую улыбку, короткие рыжие волосы, стоящие на голове торчком.

– Шайло Витари? – спросила Монца.

– А вы, стало быть, Меркатто.

– Она самая.

– Смерть вам к лицу. – Хозяйка, прищурясь, взглянула на Трясучку холодными глазами, в которых читалась готовность к жестокой шутке. – А кто ваш мужчина?

Ответил он сам:

– Зовут меня Кол Трясучка, и я – не ее.

– Вот как? – Хозяйка улыбнулась Монце. – Чей же, в таком случае?

– Свой собственный.

Она издала смешок. Язвительный. Хотя язвительным, казалось, было в ней все.

– Это Сипани, дружок. Здесь каждый кому-нибудь принадлежит. Северянин?

– Имеете что-то против?

– Сбросил меня один как-то с лестницы. С тех пор и недолюбливаю. Почему Трясучка?

Вопрос застал его врасплох.

– Чего?

– Я слышала, на Севере мужчина должен заслужить свое имя. Не то делами, не то еще чем-то. Так почему Трясучка?

– Э… – Меньше всего ему хотелось выглядеть дураком перед Монцей. Он еще надеялся однажды снова оказаться в ее постели. И потому соврал: – Враги трясутся при виде меня от страха, вот почему.

– Надо же. – Витари отступила от двери, пропуская гостей, и, когда Трясучка подныривал под низкую притолоку, одарила его насмешливой улыбкой. – Какие трусливые у тебя, однако, враги.

– Саджам говорит, вы многих здесь знаете, – сказала Монца, когда хозяйка ввела их в маленькую комнату, освещенную только пламенем очага.

– Я знаю всех. – Витари сняла с огня дымящийся котелок. – Супу?

– Не мне, – ответил Трясучка, прислоняясь к стене и складывая руки на груди. Ему еще хорошо помнилось гостеприимство Морвира.

– И не мне, – сказала Монца.

– Как хотите.

Витари, налив себе кружку, села, закинула одну длинную ногу на другую и принялась покачивать острым носком черного сапога.

Монца заняла единственный оставшийся стул, слегка поморщившись, когда на него садилась.

– Саджам говорит, вы многое можете.

– Зависит от того, что вам нужно.

Монца взглянула на Трясучку. Он пожал плечами в ответ.

– Я слышала, в Сипани собирается прибыть король Союза.

– Собирается. Возомнил себя, похоже, великим государственным деятелем. – Витари улыбнулась, показав два ряда ровных, острых зубов. – Хочет принести в Стирию мир.

– Сейчас?

– Таковы слухи. По его инициативе состоится совещание, на котором будут оговорены условия мира между великим герцогом Орсо и Лигой Восьми. Прибудут все главы – кто жив еще, во всяком случае, как Рогонт и Сальер. Роль хозяина сыграет старик Соториус, поскольку Сипани вроде бы нейтральная территория. От лица великого герцога выступят его сыновья, королевские шурины.

Монца нетерпеливо подалась вперед, напомнив Трясучке канюка над падалью.

– Оба… Арио и Фоскар?

– Оба. Арио и Фоскар.

– Так что, быть миру? – спросил Трясучка и тут же об этом пожалел. Женщины одарили его презрительными усмешками – каждая в своем духе.

– Это Сипани, – сказала Витари. – Единственное, что здесь бывает, – туман.

– И на совещании ничего другого не будет, можешь не сомневаться. – Монца откинулась на спинку стула, нахмурилась. – Кроме тумана и шепота.

– Лига Восьми трещит по швам. Борлетта пала. Кантейн мертв. Виссерину грозит осада, едва погода улучшится. Разговоры этого не изменят.

– Арио будет сидеть, глупо ухмыляться, слушать и кивать, руша все надежды на то, что отец его пойдет на мирное соглашение. До тех самых пор, пока солдаты Орсо не появятся под стенами Виссерина.

Витари отхлебнула из кружки, поглядела, щурясь, на Монцу.

– А с ними – Тысяча Мечей.

– Сальер и Рогонт, да и все остальные тоже, прекрасно это понимают. Они не дураки. Скряги и трусы, возможно, но не дураки. Поэтому будут просто тянуть время, маневрируя.

– Маневрируя? – переспросил Трясучка.

– Виляя, – объяснила незнакомое слово Витари, снова показав ему все зубы. – Орсо мир не нужен, да и Лига Восьми его не ищет. Единственный человек, который едет сюда, надеясь на нечто большее, чем туман, – это его августейшее величество. Но, говорят, у него талант к самообману.

– Приобретенный вместе с короной, – сказала Монца, – однако меня его величество не интересует. Арио и Фоскар… чем они еще будут заниматься, помимо скармливания лжи своему зятю?

– В первый вечер после совещания оба посетят бал-маскарад в честь короля и королевы, который состоится во дворце Соториуса.

– Дворец, поди, хорошо охраняют, – поддержал разговор Трясучка. Стараясь не обращать внимания на доносившийся откуда-то детский плач.

Витари фыркнула.

– В одном зале соберется дюжина злейших врагов, самых осторожных людей на свете… Народу с оружием там будет больше, чем в битве при Адуе. Уж и не знаю, в каком месте к братьям труднее подобраться.

– Есть другие предложения? – огрызнулась Монца.

– Посмотрим. Я Арио не друг, но с одним из его друзей знакома. Очень, очень близким.

Монца сдвинула брови.

– Тогда нам нужно…

Внезапно скрипнула, открываясь, дверь, и Трясучка мигом развернулся к ней, наполовину вытащив топор.

На пороге появился ребенок. Девочка лет восьми, с рыжими, всклокоченными волосами, в ночной рубашке, слишком для нее длинной. Из-под подола выглядывали только худенькие босые ступни.

Взгляд больших голубых глаз уперся в Трясучку. Потом – в Монцу. Потом метнулся к Витари.

– Мама, Кэс плачет.

Та опустилась перед малышкой на колени и пригладила ей волосы.

– Слышу, детка. Попробуй его успокоить. Скоро я приду и спою вам песенку.

– Ладно.

Девочка снова уставилась на Трясучку. Тот стыдливо запихал топор поглубже под куртку. Изобразил улыбку. Малышка попятилась и закрыла за собой дверь.

– Сыночек кашель подхватил, – сказала Витари прежним язвительным голосом. – Сперва один заболевает, за ним – все остальные, и, напоследок, – я. Знакомы с радостями материнства?

Трясучка поднял бровь.

– Как-то не довелось.

– С семейной жизнью мне не везет, – сказала Монца. – Так вы можете нам помочь?

Витари перевела взгляд с нее на Трясучку и обратно.

– Кто еще у вас в подручных?

– Есть один боец, Балагур.

– Хорошо дерется?

– Очень, – сказал Трясучка, вспомнив два окровавленных трупа в талинском переулке. – Правда, малость странноват.

– Северянин, надо думать, тоже по этой части. Еще кто?

– Отравитель с помощницей.

– Хороший?

– Да… по его словам. Зовут Морвир.

– Фу! – Витари скривилась, словно мочи хлебнула. – Кастор Морвир? Этот ублюдок не надежней скорпиона.